Грянувший гром: скептик Н.И.Костомаров

В начале 1862 года в февральском номере “Отечественных записок” появилась статья профессора Петербургского университета Н.И. Костомарова “Иван Сусанин”. Очень немногие исторические работы могут похвастаться таким общественным резонансом, какой имела эта небольшая статья. Вот уже свыше ста тридцати лет прошло с момента её публикации, но она и поныне находится в центре спора всех занимающихся сусанинской темой, имея и ярых противников, и не менее ярых сторонников. Что побудило Н.И. Костомарова обратиться к сусанинской теме? Судя по всему, непосредственным толчком к написанию статьи послужило участие историка в совещаниях у скульптора М.О. Микешина, работавшего над памятником “Тысячелетие России”, о которых мы уже писали. Нам не известно, велись ли споры по вопросу: помещать или не помещать фигуру Сусанина на нижнем ярусе памятника, но, похоже, что велись, и Костомаров, потерпев поражение, продолжил спор на страницах “Отечественных записок”, снабдив свою статью подзаголовком “Историческое исследование”, который современный историк Б.Г. Литвак совершенно верно определил как “демонстративный”.15 Костомаровская статья писалась в 1861 году – судьбоносном году русской истории, в один из переломных её моментов. Сам факт появления подобной работы в легальном издании лишний раз свидетельствовал об огромных переменах, произошедших в стране после смерти Николая I, при жизни которого о публикации подобного материала, конечно, не могло быть и речи.

Н.И. Костомаров первым открыто поставил под сомнение официальную версию подвига Ивана Сусанина, состоявшую в том, что последний, спасая от поляков жившего в Домнине Михаила Федоровича Романова, отвел их от села в какое-то глухое место, за что и был ими убит. Не отрицая существования личности Сусанина (как нередко считается), Н.И. Костомаров фактически утверждал, что общепринятая версия о сусанинском подвиге является позднейшим вымыслом. Характерен уже сам эпиграф, взятый автором из соборного приговора 1678 года об одном апокрифическом житии: “В житии сем не мало, но много написано неправды, и того ради еще бы от части нечто было и праведно писано, ни в чесом же ему верити подобает”.16

Статья начинается со вступления, представляющего собой настоящее стихотворение в прозе, в котором Н.И. Костомаров, в известной части справедливо, рисует общий процесс возвеличивания личности Сусанина. Он пишет: “Действительность, передаваемая в скудных известиях, украшается выдуманными подробностями; к событиям, на самом деле происходившим, прилагаются вымышленные, но тем не менее возможные в ходе жизни, и тогда историческая личность, сама по себе тёмная, светлеет и делается как будто бы типом стремлений известной эпохи, а в самом деле выражением того, что давней эпохе, хочет дать новое время. К таким личностям принадлежит в русской истории, между прочим, Иван Сусанин – мученик царизма, спаситель избранной династии Романовых, в лице их первого венценосного прародителя, – идеал гражданского подвижничества, до которого только мог возвыситься крестьянин в самодержавном государстве; – личность, принявшая венец бессмертия и в думе поэта, и в превосходном музыкальном произведении; – личность, общеизвестная русской гражданской памяти и дорогая русскому сердцу до тех пор, доколе оно не перестанет биться завещанным от праотцев любовью и верностью к царям своим; – личность, за которой признано права красоваться на памятнике тысячелетия России, наряду с великими двигателями русской исторической жизни”.17

Н.И. Костомаров первым поставил вопрос о том, почему о Сусанине молчат летописи и исторические повести ХУП века. Он пишет: “Даже Никоновская летопись, составленная в своем и последнем виде при царе Алексее Михайловиче, когда потомки Сусанина имели грамоты, не внесла ни имени Сусанина, ни подвига его на свои страницы. А, между тем, как бы, кажется, не сказать об этом? Стало быть, даже чрез тридцать, пятьдесят или шестьдесят лет занимавшиеся историею своего отечества или вовсе не знали о сусанинском подвиге, или не считали его достойным того, чтоб о нем упоминать. Очевидно, в ХУП веке не представлялось в нем такого, что представляется глазам XIX века, глазам нашего времени...”18

Рассмотрев историографию о Сусанине XIX века и вволю над ней посмеявшись, Н.И. Костомаров делает следующий вывод: “Страдание Сусанина есть происшествие, само по себе очень обыкновенное в то время. Тогда козаки бродили по деревням и жгли и мучили крестьян <…>. Могло быть, разбойники, напавшие на Сусанина, были такого же рода воришки, и событие, столь громко прославленное впоследствии, было одним из многих в тот год.”19 Н.И. Костомаров оговаривается: ”Могло быть, однако, что в числе воров, напавших на Сусанина, были литовские люди, но уж никак тут не был какой-нибудь отряд, посланный с политической целью схватить или убить Михаила”.20 Окончательный вывод исследователя, хотя и несколько смягчённый, звучит почти как приговор: “Таким образом, в истории Сусанина достоверно только то, что этот крестьянин был одною из бесчисленных жертв, погибших от разбойников, бродивших по России в Смутное время; действительно ли он погиб за то, что не хотел сказать, где находился новоизбранный царь Михаил Федорович – это остается под сомнением...”21

Написанное Н.И. Костомаровым о Сусанине надо рассматривать как неизбежную и во многом справедливую реакцию и на казенный культ знаменитого крестьянина, и на официальную сусанинскую историографию того времени. Н.И. Костомаров первым поставил вопросы, которые не могли не быть поставлены, и в этом – большая заслуга историка. В главном – в фактически полном отрицании подвига Сусанина – Н.И. Костомаров был не прав, но, он был прав в отрицании официальной версии этого подвига, к тому же в его статье рассыпано столько безусловно верных и глубоких замечаний по конкретным вопросам сусанинской истории, которые, при всей ошибочности главного вывода, не снижают её важного научного значения, лишний раз подтверждая пользу плюрализма мнений в науке. Нельзя, однако, не сказать и об отрицательных последствиях костомаровской статьи. Официальный культ Сусанина, хотя, в принципе, и совпадал с уважительным отношением к крестьянину-мученику в народе, но, как .уже писалось, не мог, как и всякий культ, не порождать и отрицательного отношения и к подвигу Сусанина, и к его личности. Статья же Н.И. Костомарова о Сусанине подводила под подобное нигилистическое отношение “научную базу”, освящая его авторитетом имени университетского профессора, обладавшего к тому же такой биографией.

Как известно, Николай Иванович Костомаров (1817-1885) – историк, писатель, фольклорист, сын воронежского помещика и его крепостной крестьянки – будучи адьюнкт-профессором кафедры русской истории Киевского университета, стал одним из основателей небольшого тайного кружка, назвавшегося “Кирилло-Мефодиевским обществом”. Своими целями общество ставило борьбу против крепостного права и создание вольной федерации славянских народов (одним из его членов был и поэт Т.Г.Шевченко). Весной 1847 года общество было разгромлено, Н.И. Костомаров год просидел в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, после чего на 9 лет был сослан в Саратов, где познакомился с Н.Г. Чернышевским. В 1859 году – на гребне происходящих в стране перемен – Н.И. Костомаров был приглашен занять кафедру русской истории Петербургского университета, переехал в столицу, где с первых же дней завоевал славу либерального профессора и любимца студенческой молодежи.22

Естественно, что столь радикальная статья популярного ученого, развеявшего еще один миф “проклятого прошлого”, не могла не найти самого живого отклика в кругах интеллигенции. Реакция, последовавшая вслед за её публикацией, лишь могла подтвердить в этих кругах правоту Н.И. Костомарова. Закономерно, что в ситуации начала 60-х годов эта реакция, по сути, носила политический характер. Позднее в своей “Автобиографии” Н.И. Костомаров вспоминал: “...я напечатал в “Отечественных записках” исследование об Иване Сусанине, которое навлекло на меня целый поток печатных замечаний со всевозможными шпильками. Так как я доказывал, что история Сусанина украсилась разными добавлениями досужей фантазии и событие не могло происходить в таком виде, в каком привыкли видеть его и даже читать в учебниках, то сейчас нашлись ревнители патриотической славы, старавшиеся увидеть из этого моего поступка что-то неблагонамеренное.

Началась составляться обо мне молва, будто я задаю себе задачу унижать доблестные русские личности и, как говорили, сводить с пьедестала и развенчивать русских героев. Укоры эти много раз заявлялись в литературе, расходились в обществе и повторялись даже такими людьми, которым собственно не было ни тепло, ни холодно оттого, будет ли прославлен или унижен какой-нибудь из деятелей русской истории минувших веков.

До меня доходили слухи, что люди высокопоставленные в чиновной иерархии оскорблялись моим критическим взглядом на личность Сусанина и говорили, что я человек злонамеренный, желаю во что бы то ни стало унижать великие личности русской истории. Иные толковали это тем, что я, как малорус, хочу выставлять напоказ лица южнорусской истории и в противоположность им унижать северорусских героев <…>. Между тем истинная любовь историка к своему отечеству может проявляться только в строгом уважении к правде. Отечеству нет никакого бесчестия, если личность, которую прежде по ошибке признавали высоко-доблестною, под критическим приемом анализа представится совсем не в том виде, в каком ее приучились видеть.<…> Но всего несправедливее ставить историку в вину, если он ни в каком случае не унижал исторической личности, которой привыкли оказывать уважение, а только старался установить правильный взгляд на её действительное историческое значение и снять с неё вымышленные черты, созданные или народным воображением под влиянием протекших веков, или фантазиею писателей, как это и было относительно личности Сусанина”.23

Отдаленные последствия костомаровской статьи о Сусанине были также весьма противоречивы. С одной стороны, в полемике с Н.И. Костомаровым его оппоненты – главным образом костромские краеведы – многократно пересмотрели все возможные исторические источники, введя в научный оборот немало новых, что не могло не вывести “сусаниноведение” на новый, более высокий уровень. С другой стороны, хотя сама статья на писана достаточно корректно, но – нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся. В данном случае главным оказалось даже не то, что было написано, а как это было понято. А понято это было преимущественно так, что передовой профессор-историк развеял еще один миф проклятого царизма и что пресловутого Сусанина вообще не существовало. Ведь саму знаменитую статью прочли относительно немногие, большинство же только что-то о ней слышало, устная же молва, как известно, всегда стремится к завершенности форм. Именно из этой молвы и пошло бытующее поныне представление, будто бы Н.И. Костомаров отрицал сам факт существования Сусанина, а раз так, то Сусанин не мог и спасти основателя династии Романовых.

В целом от статьи Н.И. Костомарова остается впечатление, что она написана поспешно и что автор подошел к теме недостаточно объективно. в Статья о Сусанине по-своему характерна для всего научного творчества Н.И. Костомарова, не зря его младший современник, В.О. Ключевский, заметил, что Н.И. Костомаров создал “ряд исторических образов, оторванных от исторического прошедшего и связавшихся неразрывно с их автором”.25 Верность собственному образу Сусанина историк сохранял до конца дней. В своей “Автобиографии”, вспоминая, как летом 1865 года он совершил поездку по Волге и, в частности, посетил Кострому, Н. И .Костомаров написал: “На одной из площадей Костромы красуется памятник Сусанину: на памятнике сделано барельефами изображение убиения его поляками в лесу, в том виде, в каком рассказывается это событие под влиянием книжных вымыслов”.26

В заключение приведем мнение историка А. А. Кизеветтера, который был совершенно прав, когда писал, что “несомненное научное значение” работ Н.И. Костомарова “состояло в том, что он яркой постановкой различных проблем возбуждал работу научной мысли, все равно, направлялась ли она на дальнейшее развитие высказанных им положений или на их критику и опровержение”.27

Николай Костомаров.

Вызов, брошенный Н.И. Костомаровым отечественной исторической науке, был слишком серьёзен, чтобы остаться без должного ответа. Первым такой ответ дал крупнейший русский историк того времени С.М. Соловьёв, поместивший 12 апреля 1862 года в газете “Наше время” посвящённую выступлению Н.И. Костомарова статью “История и современность”.

(В вышедшем незадолго до этого 9-м томе своей “Истории России с древнейших времён” С.М. Соловьёв написал известные строки о Сусанине: “До какой степени в лучших людях 1613 года крепко было убеждение, что должно пожертвовать всем для поддержания, охранения нового царя, <...> показывал всего лучше подвиг Сусанина”.28)

С.М. Соловьёв отвечал спокойно и объективно. Он писал: “В грамоте прямо говорится, что враги спрашивали, где Михаил? пытали, значит им было это очень нужно; Сусанин знал и не сказал. Понятно, что ни в XVII, ни в XVIII веке не думали торговаться с Сусаниным, задавая вопрос, действительно ли он спас царя? Нужно ли было подвергаться пытке и смерти? Враги были ничтожны – какая опасность тогда могла грозить от них Михаилу? До таких тонкостей тогда не доходили, смотрели просто на дело: грозила опасность и Сусанин спас от неё царя”.29 Отвечая на вопрос о том, почему о Сусанине умолчали современные летописи, С.М. Соловьев написал: “Московский летописец <...> слегка касается важнейших событий государственной жизни и жизни столицы: что же мудрёного, что они не знали о событии местном, о событии костромском, о подвиге, совершенном в глуши тёмным человеком. Скажут: событие касалось самого видного лица в государстве, новоизбранного царя! Но спрашиваем: много мы знаем подробностей об этом лице из летописей? Когда после избрания Михаила нужно было отправить к нему торжественное посольство, то не знали, где находится новоизбранный царь! Что было с Михаилом до 13 марта 1613 года – об этом не знала Москва и её летописцы.”30

Говоря о значении, которое явно придали подвигу Сусанина Романовы, историк заметил: “Если бы сам Сусанин был измучен, но остался жив, то, конечно, его бы наградили <...>; но самого его не было в живых, не было жены, не было сыновей, была одна дочь, отрезанный ломоть по тогдашним (да и по нынешним) понятиям. Однако и ту наградили!”31

Единственный вопрос, от ответа на который С.М. Соловьёв уклонился, – это вопрос о том, почему царская грамота близким Сусанина была выдана лишь в 1619 году. Н.И. Костомаров был прав: этот факт был самым слабым местом его оппонентов – сторонников традиционной версии сусанинского подвига. г

Удивительно, что на статью в “Отечественных записках” никак не прореагировал в печати известный оппонент Н.И. Костомарова – М.П. Погодин (недавний публичный диспут двух историков о спорных вопросах начальной истории Руси, произошедший в марте 1860 года, имел большой общественный резонанс). Однако, когда в 1871 году в журнале “Вестник Европы” появилась статья Н.И. Костомарова “Личности Смутного времени”, в которой автор, разбирая, в частности, только что опубликованную работу А.Д. Домнинского “Правда о Сусанине”, повторил основные выводы своей статьи 1862 года, семидесятилетний М.П. Погодин не выдержал. В нескольких номерах петербургского журнала “Гражданин” была помещена его большая статья, называвшаяся “За Сусанина”, в которой он подверг Н.И. Костомарова эмоциональной и во многом справедливой критике. Характерно уже само начало статьи. М.П. Погодин писал: “Казалось, смиренный обитатель костромских лесов, на долю которого выпал славный жребий спасти жизнь вновь избранного царя, в тяжёлую эпоху русской истории, был после своей мученической кончины от рук поляков, совершенно уже безопасен от всякого навета вражия. Нет, в наше анархическое время потревожили и его кости”.33

М.Н. Погодин обвинил Н.И. Костомарова в нелогичности. Он писал: “Признавая существование и подлинность грамоты (имеется в виду царская грамота 1619 года -Н.З.), г. Костомаров не верит в её содержание: грамота есть, а события не было: Сусанин не спасал Михаила!”34 Далее ветеран русской исторической науки иронизирует (эти слова мы уже приводили): “В грамоте, видите, не сказано, зачем поляки спрашивали о Михаиле, пытали и мучили Сусанина! Не найдёт ли г. Костомаров в доступных для него источниках известия, что поляки пытали и мучили Сусанина, желая узнать местопребывание вновь избранного царя русского, для того чтоб поцеловаться с ним?”35 М.П. Погодин – нельзя не отдать ему должного – первым решился возразить Н.И. Костомарову в вопросе о поздней выдаче грамоты, признав, что Марфа Ивановна “не только до 13 марта, но и в следующее время <...> без всякого сомнения не знала, да и не могла знать, в переездах, заботах и попыхах того времени, о происходившем в соседстве относительно Михаила. Она не знала, кому отчасти они были обязаны спасением. Дочь и зять Сусанина очень естественно могли рассуждать, что в ближайшее время нельзя им было поминать о себе, они могли долго советоваться между собой, пока наконец решились рассказать дело и просить о награде, или пока представился тому удобный случай.”36 Старый историк восклицает: “Как с одной стороны какому-нибудь крестьянину, жившему в глуши лесной, не могла прийти в голову мысль приписать смерти своего тестя, убитого кем-нибудь случайно, как бывали убиваемы многие и премногие в это смутное время, мукам и пыткам за отказ объявить кому бы -то ни было, царское пребывание, так и с другой стороны невозможно допустить, чтоб такая наглая ложь, основанная на небывальщине, могла увенчаться успехом, проходя через множество правительственных инстанций, внимательных, осторожных, щепетильных”.37

К сожалению, выступления признанных столпов исторической науки, как это обычно бывает, в глазах тех, кто поверил Костомарову, не стоили ничего. Зато истории было угодно именно в это время как бы повторить ситуацию начала XVII века, явив России “второго Сусанина”. Но воистину, если подвиг смутного времени был трагедией, то “подвиг Сусанина” XIX века – ничем иным, как фарсом.

1866 год. “Второй Сусанин”?

Днём 4 апреля 1866 года Александр II, завершив свою прогулку в Летнем саду Петербурга, направился в сторону набережной к выходу. Здесь, напротив ждавшего его экипажа, собралась небольшая толпа, желающая посмотреть на царя. О том, что последовало дальше, современный историк пишет так: “Вдруг из толпы отделился высокий худощавый молодой человек с длинными светлыми волосами и горящим взором. Он решительно направился к царю. Александр II замедлил шаги, оттеснявшие народ жандармы настороженно замерли. Молодой человек выхватил внезапно из-за борта своего старенького пальто револьвер и стал неумело целиться в царя, щуря безбровые близорукие глаза. Стоящий впереди толпы ближе всех к царю щуплый белобрысый мужчина в поношенном пальто и дрянной шапчонке беспомощно поднял руки, как бы собираясь заслониться от пули. Послышался сухой треск выстрела. Но царь остался невредимым. И сразу всё ожило. Жандармы и некоторые из зевак бросились к стрелявшему и стали его избивать. “Ребята, я за вас стрелял!” – крикнул тот.

По распоряжению царя стрелявшего подвели к экипажу. “Ты поляк?” – спросил уже пришедший в себя от испуга царь. “Русский”, – отвечал террорист.”Почему же ты стрелял в меня?” – недоуменно осведомился царь и услышал ответ: “Ты обманул народ: обещал ему землю, да не дал”. “Доставьте его в III Отделение”, – распорядился Александр II, садясь в экипаж”.38 Так в русскую историю вошло 4 апреля 1866 года – день первого покушения на Александра II и вообще первого покушения на жизнь российского императора.

С места покушения Александр II, посетив III-е Отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии (занимавшееся, как известно, борьбой с революционным движением), поехал в Казанский собор, где по случаю спасения царской жизни был отслужен благодарственный молебен. Из собора он поехал в Зимний дворец, куда уже съезжался весь цвет сановного Петербурга.

Пока царь был на молебне, в III-м Отделении уже началось расследование обстоятельств покушения. Перед членами следственной комиссии предстал покушавшийся на царя, назвавшийся явно вымышленным именем крестьянина Алексея Петрова и отказавшийся отвечать на другие вопросы. После покушавшегося были допрошены основные свидетели – городовой, сторож Летнего сада и упоминавшийся выше щуплый белобрысый мужчина, которому и суждено было сыграть во всей этой истории едва ли не главную роль. Мужчину звали Осип Иванович Комиссаров, ему было 25 лет. Родом он был из Буйского уезда Костромской губернии, из села Молвитина, находившегося в нескольких верстах от Домнина. Ещё мальчиком Осип был увезён в столицу заниматься шапочным промыслом – традиционным занятием молвитинских крестьян. 4 апреля, в день святого Иосифа Песнописца, будучи именинником, Осип Комиссаров отправился к обедне в часовню у домика Петра Великого. Однако, ввиду ожидавшегося начала ледохода, проход через Неву был закрыт и Комиссаров двинулся по набережной к Летнему саду. Увидев там ожидавшую царя толпу, он примкнул к ней. И вот Комиссаров оказался перед следственной комиссией. Один из членов комиссии, П.А. Черевин д , впоследствии писал в своих записках: “Конечно, если кто перечувствовал в течение этого заседания, то после преступника следует Комиссаров. Найденный графом Тотлебеным е спаситель царя не подозревал, как были объяснены его крик и невольное движение вслед за раздавшимся выстрелом. <…> В общей суматохе Комиссаров был задержан и приведён к Санкт-Петербургскому военному генерал-губернатору князю Суворову, откуда в комиссию, где был предъявлен ему неизвестный стрелявший в государя. Полагая, что его признали за участника в преступлении, Комиссаров, совершенно растерянный, не мог дать ни одного ответа на делаемые ему вопросы”.39

Впрочем, не успели Комиссарова как следует допросить, как его увезли в Зимний дворец. Вместо уже, наверное, мерещившихся ему не то Сибири, не то плахи, он попал в заполненную придворными и сановниками дворцовую залу, где увидел перед собой царя. Комиссаров упал ему в ноги, Александр II, поцеловав, поднял его и сказал, что сделает его дворянином. Только здесь, по-видимому, земляк Сусанина понял, какая чудесная перемена произошла в его судьбе – он оказался спасителем жизни самого царя.

С этого момента все события, связанные с покушением 4 апреля, происходили в двух направлениях: первое – невидимое для постороннего глаза – было следствие по самому покушению, ж второе же – видимое всему миру - было небывалое ещё в России чествование спасителя царской жизни – костромского крестьянина Осипа Ивановича Комиссарова, тут же провозглашенного “вторым Сусаниным”.

Сразу заметим, что в тот же день, в самом скором времени после того, как Комиссаров был увезен в Зимний дворец, следственная комиссия нашла настоящего спасителя царя. П.А. Черевин так написал об этом в своих записках: “На первые же сделанные ему вопросы неизвестный (террорист, стрелявший в царя – Н.З.) объяснил, что никто не мешал ему стрелять и не толкал его руки, что неудачу выстрела он приписывает собственной торопливости, вызванной впрочем услышанным им криком из толпы, собравшейся у экипажа государя. По собранным сведениям первый увидевший злодея и потому крикнувший был сторож Летнего сада.

Но такова несправедливость судьбы: несчастный сторож, криком своим вынудивший неизвестного стрелять скорее, и потому действительный виновник неудачи покушения, в награду за то должен был провести всю ночь на 5 апреля в III отделении; под утро уже из жалости один из членов (комиссии – Н.З.) дал ему 20 копеек на чай – тем и ограничилась награда”.40 Предполагая возражения на сообщённое им, П.А. Черевин написал далее: “Предполагать, что преступник преднамеренно не сознавался, что ему толкнули под руку во время выстрела, нет причины. Нельзя допустить, что он руководствовался чувством мести к соседу, помешавшему ему стрелять, он не знал, что лицо это найдено, что на него посыплются милости. В течение 5 месяцев до самой казни преступник подтверждал своё показание, а между тем ответы его, если речь шла не о выдаче своих сообщников, носила характер чистосердечного раскаяния и правды. Наконец, если обдумать приписываемый Комиссарову подвиг (так по крайней мере поименован его толчок), то окажется следующее: Комиссаров, стоявший у решётки Летнего сада для того, чтобы увидеть Государя, вряд ли обращал внимание при проходе Его Величества на своих соседей”.41

П.А. Черевин объяснил и искреннюю ошибку генерала Тотлебена, принявшего Комиссарова за спасителя царя. Он писал: “Тотлебену весьма легко представилась картина подвига Комиссарова. Взглянув в ту сторону, откуда раздался выстрел, он видит Комиссарова державшего руки от испуга кверху и смотрящего на преступника”.42 Общий же вывод, сделанный П.А. Черевиным, был таков: “Я нисколько не отвергаю заслуги Комиссарова, если он действительно был причиною промаха преступника; скажу более: я нахожу весьма политичным изобресть даже подобный подвиг; это простительная выдумка и даже полезно действующая на массы благотворно, но, излагая свои воспоминания, имея, как бывший член комиссии верные сведения, я почитаю долгом упомянуть об этом обстоятельстве, не зная и не будучи убеждён на чьей стороне правда. При всём том я, склоняюсь на показания Каракозова и не могу не сожалеть о судьбе человека действительно спасшего государя – сторожа летнего сада, ничего не получившего за это”.43

Логика, объективность и правдивость П.А. Черевина невольно впечатляют. Правоту вывода, к которому он фактически пришёл, нельзя не признать. Впрочем, выявление подлинного спасителя царской жизни не имело уже никакого значения: в таковом качестве всей России был представлен Осип Иванович Комиссаров, громогласно наречённый, как было сказано, “вторым Сусаниным”. Характерно, что в именном Высочайшем указе от 9 апреля Россия извещалась о том, что “четвертого сего апреля, по изволению Всеблагого Промысла, сохранена Нам жизнь рукою Осипа Комиссарова, временно-обязанного крестьянина Костромской губернии, Буйского уезда, Молвитинской волости – уроженца той же местности, которая некогда дала России знаменитого в отечественных летописях Ивана Сусанина.

В память этого события и в ознаменование Нашей признательности Комиссарову, Всемилостивейше жалуем ему потомственное Российской Империи дворянское достоинство, повелевав именовать его Комиссаровым-Костромским”.44

Естественно, что совершенно особый отклик на выстрел 4 апреля имел место на родине Комиссарова – в Костроме и Костромской губернии. Разумеется, что и здесь при известии о спасении царя Осипом Комиссаровым первым делом вспомнили старика Сусанина.

5 апреля петербургский генерал-губернатор князь А.А. Суворов з отправил в Кострому на имя председателя губернской земской управы телеграмму: “Поздравляем костромичей с подвигом бывшего крестьянина Буйского уезда, села Молвитина, Осипа Иванова Комиссарова, ныне дворянина, спасшего жизнь Царя”.45 Характерен ответ, посланный А.А. Суворову губернским предводителем дворянства Н.П. Карцевым: “Внезапная весть об угрожавшей опасности Царю-Освободителю глубоко поразила нас; весть же о спасении породила радостное чувство и подкрепила убеждение, что дух Сусанина живёт в сердцах костромичей. Идём молить Бога за спасение дорогой для нас жизни обожаемого монарха. Да здравствует Император!”46

6 апреля в присутствии высших чинов губернии и при участии всего духовенства Костромы в Кафедральном Богоявленском соборе был отслужен благодарственный молебен о спасении жизни государя. Вместе с Костромой спасение царя новоявленным Сусаниным праздновала и губерния. Во всех уездных городах совершались благодарственные богослужения. 6 апреля, доставленная с нарочным в Молвитино, телеграмма А.А. Суворова была прочитана жителям села на общем сходе, после чего все присутствующие отправились в Воскресенский храм, где был отслужен благодарственный молебен. То же самое происходило и в Домнине, и в Исупове, и в Коробове, да и во всех остальных сёлах края.

В последующие апрельские дни по стране курсировало несколько мощных потоков писем и телеграмм, содержащих отклики на событие 4 апреля: один поток шёл в Петербург, второй – в Кострому, особый поток, в свою очередь, связывал оба эти города. 7 апреля губернский предводитель дворянства Л.А. Пушкин получил телеграмму из Вильны, в которой говорилось: “Дворяне, чиновники и крестьяне Костромской губернии, проживающие в Вильне, пьют здоровье своего земляка Осипа Ивановича Комиссарова и просят Ваше Превосходительство: передать низкий поклон крестьянам Молвитинского общества, из среды которого явился второй Сусанин, спасший нашего Обожаемого Монарха, Царя освободителя, и поздравить Костромское дворянство с новым сочленом, имя которого займёт блистательное место в летописях русской истории”.47

11 апреля мировой посредник 2-го участка Буйского уезда Николай Коровин послал Комиссарову письмо, адресованное “любезнейшему нашему собрату- дворянину, из временно-обязанных села Молвитина, Буйского уезда, Осипу Ивановичу Комиссарову, спасшему жизнь Царя”. В письме, в частности, говорилось: “…вашим подвигом гордится целая волость, к которой вы принадлежали: вы возвысили её в виду обширной Империи, и как увековечил о себе память незабвенный Сусанин, который в том же уезде, близ Молвитина <…> заявил свой исторический подвиг, памятный поныне всем, так и ваш подвиг будет увековечен Русским Царством за спасение Царя и Государя от руки злодея, так дерзко решившего посягнуть на жизнь Великого Монарха”.48

Костромской помещик М.С. Борщов в письме на имя петербургского генерал-губернатора А.А. Суворова, сообщив, что на его “долю выпал счастливый жребий быть близким соседом места родины Комиссарова”, и писал, что он приносит новоявленному костромскому дворянину 784 десятины земли по берегам реки Костромы “с тем, чтобы это ничтожное пожертвование могло сохраниться в его роде, как слабая память о великой его заслуге”.49

44 костромских дворянина в те дни обратились к Александру II с письмом “От дворянства Костромской губернии”, в котором говорилось: “Завидная честь и слава спасти жизнь возлюбленного Царя выпала в другой раз на долю костромича, и в какие знаменательные для России эпохи! В первый раз – при восшествии на престол Дома Романовых, когда Россия была ослаблена беспорядками и замыслами Польши, и теперь – когда Твои заботы о благоденствии России призвали к новой гражданской жизни миллионы подданных и сокрушили польскую крамолу, охватившую своей сетью несколько губерний.

Гордимся новым собратом нашим, на долю которого выпал жребий доказать на деле то, что мы выражаем словами. Но верь, Государь, что каждый из нас ни на мгновение не поколеблется отдать свою жизнь за спасение обожаемого Монарха”.50

Но, конечно, основной бум вокруг имени новоявленного русского дворянина происходил тогда в Петербурге. Пожалуй, ещё ни на какого героя в нашей истории не обрушивалось такое обилие наград – отечественных и зарубежных к – и почестей, какие выпали на долю скромного костромского шапочника.

8 апреля в Мариинском театре был дан торжественный спектакль “Жизнь за царя” М.И. Глинки. В театре присутствовали члены царской семьи и “второй Сусанин” – О.И. Комиссаров. О том, что происходило на этом спектакле, позднее вспоминал человек, имя которого уже много раз упоминалось на этих страницах, – Н.И. Костомаров. Историк свидетельствует: “Комиссарова с его женою поместили в одной из лож бельэтажа рядом с парадною царскою ложею. Публика много раз обращалась к нему с громким криком “ура!”. Один из представителей русской поэтической литературы, А.Н. Майков, читал со сцены стихи, в которых выражал от имени русского народа негодование к гнусному злодеянию и делал намёки, что если преступник неизвестен, то по крайней мере все уверены, что он не русский. л Что подозрение падало на поляков, это выразилось в том, что публика с негодованием зашикала, когда во 2-м действии <…> стали танцевать полонез; то же шиканье раздалось и в третьем действии, когда в избу Сусанина вступили поляки. Комиссарова провели из ложи на сцену, когда пелся хор “Славься, славься”, и вместо имени Сусанина произносилось Комиссарова”.52

Весь апрель дни у Комиссарова были расписаны буквально по минутам: одно торжество в его честь сменяло другое. В мае в Петербург из Сибири был доставлен его отец – Иван Алексеевич, сосланный за какие-то грехи помещиком в 1855 году на поселение (в столицу из мест не столь отдалённых отца спасителя царской жизни, встречаемого повсеместно губернаторами и архиереями, везли триумфально под колокольный звон). Но постепенно шум в Петербурге вокруг имени О.И. Комиссарова-Костромского начал утихать. Родина же “второго Сусанина” находилась под впечатлением его подвига ещё несколько лет…

В середине августа 1866 года Кострому посетил наследник престола Александр Александрович (будущий Александр III) и его брат Владимир Александрович. Представители, как писали тогда, “благополучно царствующего Дома Романовых”, впервые после 4 апреля, впечатления от которого ещё были так свежи, посетили Кострому, так что, обращаясь к “благоверным государям” в кафедральном Успенском соборе, епископ Платон (Фивейский) упомянул об “обоих” Сусаниных. Владыка Платон, в частности, сказал: “Вся Россия Вам своя; но дерзаем сказать, что костромская страна Вам преимущественно своя и Вы преимущественно наши. Промыслу Божию угодно соединить сию страну особенным союзом с Царственным Домом. Костромской стране принадлежит родоначальник Ваш, сыном сей страны, через пожертвование собственной жизнию, избранный в царя России, избавлен от рук врагов отечества. Только здесь торжественно празднуется непрерывно уже два с половиною века день восшествия на престол царя из Дома Романовых. К сему драгоценному древнему достоянию недавно даровано нам новое Божие благословение. Из числа миллионов верноподданных, исполненных беспредельной преданности и любви к царю, Господь Бог избрал сына костромской страны в орудие сохранения безценной жизни Государя Императора, отца отечества и славного среди царей земных”.53

3 сентября 1866 года в Петербурге был повешен стрелявший в Александра II Д.В. Каракозов. А на другой день, 4 сентября 1866 года, в Костроме состоялась торжественная закладка придела к кафедральному Богоявленскому собору; новый придельный храм, посвящённый Феодоровской иконе Божией Матери, давно уже предполагали пристроить к собору, но после 4 апреля придел было решено дополнительно посвятить также святому князю Александру Невскому и преподобному Иосифу Песнописцу – небесным покровителям Александра II и Осипа (Иосифа) Комиссарова.54 Через два года, в 1868 году, когда придел был выстроен, епископ Платон (Фивейский) при его освящении сказал: “Вы, слушатели, знаете, почему имена Преподобного Иосифа и Благоверного Князя Александра наречены на храме сем. Это жертва нашего благодарения Господу Богу за спасение бесценной жизни Благочестивейшего Государя Императора Александра Николаевича рукой одного из родичей страны сей”.55

Таким образом, на родине О.И. Комиссарова к увековечиванию памяти о нём подошли очень ответственно (к великому сожалению, придельный храм, посвящённый небесным покровителям Александра II и О. Комиссарова был взорван летом 1934 года вместе со всем Богоявленским собором). Как известно, О.И. Комиссаров-Костромской в 1867 году был зачислен юнкером в лейб-гусарский Павлоградский полк, через 10 лет в чине ротмистра вышел в отставку и поселился в пожалованном ему имении в Полтавской губернии, где и умер в 1892 году.

Покушение 4 апреля 1866 года на Александра II словно обозначило в судьбе нашей страны какой-то важный рубеж. Выстрел Д.В. Каракозова явно был грозным предзнаменованием и тревожным симптомом, но лишь немногие из людей того времени смогли осознать тогда подлинное – зловещее – значение этого события. В обществе в целом всё ушло в обличения и преследования нигилистов, а также неумный, перешедший все разумные пределы шум вокруг имени “второго Сусанина”, из-за чего только было принижено имя Сусанина “первого”.

С течением лет имя О.И. Комиссарова-Костромского стало подзабываться и на его родине, Сусанин же по-прежнему оставался главным героем костромской земли, вокруг которого продолжались споры и кипели страсти.

В защиту Сусанина: костромские краеведы в полемике с Н.И. Костомаровым

На вызов, брошенный Н.И. Костомаровым исторической науке, в первую очередь должны были ответить, конечно, историки костромского края, и весь последующий полувек костромского сусаниноведения прошел в основном под знаком полемики с Костомаровым.

Крупнейший знаток истории края протоиерей Павел Федорович Островский (1607-1876) м в своей последней книге по истории Ипатьевского монастыря, вышедшей в Костроме в 1870 году, писал в ответ на утверждения Н.И. Костомарова: “А непрерывное предание, существующее в Костроме, а грамота царская, данная через 7 лет после события, не ужели ничего не значат…?”56

В 1871 году во втором номере “Русского Архива” была опубликована “Правда о Сусанине” А.Д. Домнинского, на которую мы .уже многократно ссылались. Об авторе её – протоиерее Алексее Даниловиче Домнинском, священнике Успенской церкви села Домнина, нам известно очень немного. Как .уже писалось, о. Алексей принадлежал к священническому роду, служившему в Домнине на протяжении нескольких веков: по прямой мужской линии он происходил от священника Евсевия – современника Сусанина. А.Д. Домнинский родился в Домнине около 1800 года, в 1818 году он окончил Костромскую духовную семинарию (где, судя по всему, и получил – по названию родного села – свою фамилию). Его отец, священник Даниил, при неизвестных обстоятельствах был убит старообрядцами в 1814 году, а сам он стал служить в Домнине с 1818 года (а поскольку умер о. Алексей, предположительно, в 1870 году* , то получается, что он прослужил в домнинском храме 52 года). Бесспорно, что его труд появился в результате многолетнего изучения местных преданий, и различных письменных источников. Исходя из того, что он появился в печати с предисловием тогдашнего костромского губернатора В.И. Дорогобужинова, можно предположить, что, написав свою работу, о. Алексей переслал её архиерею – архиепископу Платону (Фивейскому); тот сообщил о ней В.И. Дорогобужинову, который высоко оценил её и переслал в “Русский Архив”.

Выше уже говорилось, что наиболее важными моментами, содержавшимися в труде А.Д. Домнинского, были, во-первых, сообщения о том, что Сусанин был вотчинным старостой (а не простым крестьянином, как считалось обычно) и о том, что он погребен в Домнине на том месте, где стоял древний шатровый храм Воскресения Христова, а, во-вторых, уверенное предположение о том, что Сусанин погиб осенью 1612 года.

Уже писалось о тех причинах, обусловивших, по нашему мнению, фактическое замалчивание труда А.Д. Домнинского, отклики на который были немногочисленны и глухи. Главной из них, конечно, был перенос времени гибели Сусанина с февраля-марта 1613 года, как считалось обычно, на осень 1612 года, то есть на время, когда Михаил Федорович еще не стал царем. Это разрушало всю устоявшуюся версию сусанинского подвига и, видимо, было сочтено “ересью”, не хуже костомаровской.

Как мы помним, Н.И. Костомаров откликнулся на публикацию труда А.Д. Домнинского в “Русском Архиве” статьёй “Личности Смутного времени”, помещённой им в июньском номере журнала “Вестник Европы” за тот же 1871 год. Ответ на неё появился уже в октябре в “Русском Архиве”, где была напечатана статья “Еще отповедь г-ну Костомарову”, принадлежавшая перу довольно необычного автора – тогдашнего костромского губернатора В.И. Дорогобужинова (как мы помним, им же было написано и вступление к труду А.Д. Домнинского).

В связи с кончиной А.Д. Домнинского В.И. Дорогобужинов, возглавлявший Костромскую губернию в 1865-1878 годы, по-видимому, решил выступить в защиту покойного отца протоиерея. Целиком поддержав все его выводы (в том числе и то, что Сусанин погиб осенью 1612 года57), В.И. Дорогобужинов попытался , не будучи историком, опровергнуть некоторые замечания Н.И. Костомарова. Последний, в частности, писал: “Но разве была возможность, чтобы в помещичьей усадьбе тогдашнего знатного боярина был всего-навсего один человек…”58 В.И. Дорогобужинов заметил на это, что “Домнино не было вотчиною знаменитого Романовского дома, а принадлежало очень незнатному дворянскому роду Шестовых, поступило в приданое за Ксенией Ивановной и после брака четы, обладавшей не одною, вероятно, богатою подмосковною, оставалось в забросе, на руках приказчика, Сусанина”.59 Опровергая высказывание Н.И. Костомарова, писавшего: ”Сообразно ли с бытом и обычаями времени, чтобы от опасности бежали из города в небольшую усадьбу, тогда как наоборот, заслышавши о приближении врагов, люди из сёл и деревень бежали в города?”60– начальник Костромской губернии отмечал, что от тайных убийц в городе не спрячешься и что “от отравы же, какую поднёс бы ему подкупленный монастырский служка, или от ножа фанатика-поляка, который протёрся бы под видом богомольца к заутрене в Ипатьевском соборе, не уберегли бы Михаила Феодоровича никакие городские охраны и ратные люди. <...> Против убийц, водимых рукою Иродов, Борисов или Сигизмундов, надёжно одно средство: бежать не более как самдруг, именно “Бог один знает куда…” 61

Важнейшим событием в полемике, развернувшейся после публикации костомаровской статьи, стало издание в Костроме в 1882 году книги В.А. Самарянова “Памяти Ивана Сусанина, за царя, спасителя веры и царства, живот свой положившего в 7121 (1613) году” – одного из наиболее добротных и обстоятельных трудов о Сусанине.

Автор этой книги – Василий Алексеевич Самарянов (1822-1896) – родился в селе Ликурга Буйского уезда в семье священника. Окончив в 1844 году Костромскую духовную семинарию, он более 10 лет работал учителем в народных школах своего уезда. Подобно о. А. Домнинскому Самарянов как бы долго готовился судьбой к написанию труда о Сусанине. В 1855 году В.А. Самарянов переезжает в Кострому, где получает место столоначальника духовной консистории. Получив доступ к консисторскому архиву, он начинает активно заниматься историей костромского края. В последующие годы им был написан ряд краеведческих книг; наиболее важной из них была, конечно, книга о Сусанине, которой скромный столоначальник костромской консистории бросил вызов Н.И. Костомарову.62

Примечательно, что вскоре после выхода книги – в декабре 1882 года – её автор имел в Петербурге аудиенцию у Александра III и поднёс по экземпляру всем членам царской семьи, что свидетельствует о том, как высоко был оценён сам факт выхода книги о Сусанине, оспаривающей основные выводы Костомарова – ведь понятно, что царь лично принимал далеко не всех авторов вышедших исторических трудов.

Надо сразу сказать, что книга В.А. Самарянова глубоко традиционна и в основе своей восходит к трактовке подвига Сусанина в “докостомаровские” времена, не зря само её название является слегка изменённым текстом надписи на постаменте сусанинского памятника в Костроме. Достоинствами книги является, во-первых, хорошее знание топографии домнинской округи (по-видимому, В.А. Самарянов не раз там бывал), во-вторых, публикация и сведение воедино всех известных исторических источников, связанных с именем Сусанина, в-третьих, уточнение ряда отдельных важных вопросов сусанинской истории.

Полемику с Н.И. Костомаровым В.А. Самарянов начал уже на первых страницах своей книги. Он писал: “История о славном подвиге Сусанина более 21/2 веков держалась твердо, не подвергаясь каким-либо сомнениям, или оспарыванию, а тем менее отрицанию, как в полном своем составе, так и в частностях. Подвиг Сусанина казался всем столько великим и патриотичным, а личность самого Сусанина столько привлекательною, что историки и поэты, а за ними и все русские люди с любовью останавливались на них. Скудость документальных сведений о личности Сусанина и о его подвиге была причиною того, что историки и поэты, воспроизводя в своих сочинениях сказание о подвиге великого человека, расходились иногда между собой в изображении подробностей подвига, но сущность сказания оставалась у всех одна и та же…”63

Выразив опасение, что “молодое поколение, изучающее русскую историю, между прочим, и по сочинениям г. Костомарова, так и останется в убеждении, что Сусанин - миф, а история о его подвиге - сказка”,64 Самарянов писал, что попытается “доказать, что Сусанин действительная историческая личность и что сказание о подвиге его по достоинству занимает место в отечественной истории и всегда составляло и будет составлять одну из лучших страниц её”.65

В своем труде В.А. Самарянов сделал целый ряд важных замечаний, о которых мы уже говорили выше. Одним из наиболее важных было утверждение о том, что Сусанин был убит в Исупове (В.А.Самарянов не первым сообщил об этом, но он первым сделал на этом такой упор). В то же время, будучи столь добросовестным исследователем, он ни словом не обмолвился об указанном А.Д. Домнинским месте погребения Сусанина.

Основные выводы, к которым пришел В.А. Самарянов, были таковы: “Марфа Ивановна и Михаил Федорович в начале 1613 года прибыли в Домнино (а не в Кострому), в 1613 году польские и литовские люди были в Костромском и Галичском уездах и именно они, а не казаки, замучили Сусанина; мать и сын Романовы после покушения на жизнь Михаила Федоровича приехали из Домнина в Ипатьевский монастырь; Сусанин был “изрублен в мелкие куски” в селе Исупово.66

Достаточно скромно оценивая свою работу, В.А. Самарянов в конце книги писал: “Повергая на суд общественного мнения результаты необходимо вытекающие из разобранных нами источников, на которых основывается история о великом подвиге Сусанина, позволяем себе надеяться, что люди сведущие сумеют лучше нашего воспользоваться теми памятниками древности, которые приведены в нашем труде, несомненно внесут значительную струю света в существующие сказания о подвиге Сусанина и извлекут эту величавую личность из мифического мрака, которым окружили её в последнее время некоторые писатели. Во всяком же случае мы крепко уверены, что тот суровый приговор, которым г. Костомаров осудил сказания о славном подвиге Сусанина на изгнание из отечественной истории, уподобив последнюю авгиевой конюшне, не будет приведен в исполнение, и память о верном и доблестном слуге Царя и Отечества будет жить в потомстве на прочных основаниях, будет украшать одну из страниц русской истории смутного времени и способствовать подъему народного духа в тяжкие годины испытания...”67

В конце XIX века сусанинской темой (в частности, вопросом о местонахождении могилы Сусанина) активно занимался председатель Костромской губернской учёной архивной комиссии Н.Н. Селифонтов.

Николай Николаевич Селифонтов (1835-1900) – историк, архивист и государственный деятель – родился в усадьбе Семеновское Нерехтского уезда Костромской губернии. Окончив одно из самых престижных учебных заведений того времени – Петербургское училище правоведения, он достиг больших высот на государственной службе – был сенатором, членом Государственного совета, действительным тайным советником. Не менее ярко Н.Н. Селифонтов проявил себя и как историк, будучи автором и редактором многих исторических трудов и возглавив в 1891 году Костромскую губернскую ученую архивную комиссию.68 Похоже, что он не сомневался в истинности сообщения о местонахождения могилы Сусанина, сделанного А.Д. Домнинским, и именно Н.Н. Селифонтовым были опубликован рапорт священника В.Г. Семеновского, который мы приводили выше. В 1895 году Селифонтов совместно с другими членами комиссии посетил Домнино и его окрестности69. Не исключено, что смерть – Н.Н. Селифонтов скончался в конце 1900 года в Петербурге, а погребён в своём родном Семёновском возле церкви Смоленской иконы Божией Матери н – помешала ему добиться официального признания того, что Сусанин погребён в Домнине возле Успенской церкви – человеку с его именем и весом это, пожалуй, было под силу.

Но, безусловно, вершиной дореволюционного костромского сусаниноведения явились многочисленные работы Н.Н. Виноградова, созданные им в 10-е годы XX века.

Николай Николаевич Виноградов (1876-1938) – историк, этнограф, лингвист – подобно многим костромским краеведам, происходил из духовного сословия: он родился в семье священника в селе Чмутове Галичского уезда. После окончания в 1896 году Костромской духовной семинарии он несколько лет работал учителем церковно-приходской школы; в 1905 году поступил в Петербургский университет (который не окончил); вернувшись на родину, несколько лет служил чиновником по особым поручениям при костромском губернаторе. В 1926 году Н.Н. Виноградов был арестован и несколько лет пробыл в Соловецком концлагере, после освобождения остался на севере. В 1937 году был вновь арестован, в начале 1938 года расстрелян.70

Среди обширного научного наследия Н.Н. Виноградова выделяется целый ряд статей, посвящённых почти всем аспектам сусанинской темы, в которых костромской историк очень энергично полемизировал с Н.И. Костомаровым. Как никто до него из историков знающий источники по периоду Смутного времени на костромской земле, Н.Н. Виноградов активно защищал традиционную трактовку подвига Сусанина. Особое место среди его работ занимает цикл статей под общим названием “Об Иване Сусанине”, опубликованный в Костроме в 1915 году.

В первой статье цикла “Были ли польские отряды в районе Костромской губернии в 1612-1613 гг.?”, приведя все известные факты пребывания польских отрядов на костромской земле в эти годы, Н.Н. Виноградов полностью опроверг утверждение Костомарова о том, что в то время поляков здесь вообще не было. Историк при этом заметил: “Костомаров мог прий ти к такому заключению, вероятно, только потому, что в его распоряжении в то время не было других исторических документов, кроме скудных печатных источников, на которые он ссылается в своём исследовании. Между тем внимательное изучение многочисленных документов, относящихся к эпохе Смутного времени, даёт возможность сделать прямо противоположный вывод”.71

Наиболее важной была третья статья цикла, называвшаяся “Могли ли польские отряды, действовавшие в пределах нынешней Костромской губернии, до 14 марта 1613 года узнать о предполагаемом или уже совершившемся избрании на царский престол Михаила Феодоровича?” Н.Н. Виноградов писал в ней: “Для того, чтобы более или менее удовлетворительно разобраться в том, являлся ли Иван Сусанин спасителем царя и отечества, или просто пострадавшим по недоразумению, – предварительно нужно решить вопрос: могли ли польские отряды иметь цель убийство Михаила Феодоровича? А этот вопрос, в свою очередь, расчленяется на два: 1) Могли ли польские отряды, действовавшие в районе Костромской области, иметь сведения о предполагаемом или уже совершившемся избрании Михаила Феодоровича на царство? 2) Есть ли указания, что поляки искали именно Михаила Феодоровича?”72

Приведя в пример незадолго до того ставший известным факт, что 10 февраля 1613 года занимавшие тогда Новгород шведы от двух русских купцов узнали, что на Земском соборе в Москве казаки активно выступали за избрание царём Михаила Романова, Н.Н. Виноградов ответил на первый вопрос утвердительно.73 Отвечая на второй вопрос, заданный, конечно, чисто риторически, историк ответил (эти слова мы уже приводили): “Из имеющихся налицо исторических документов неизвестно, чтобы в этот период поляки так усердно искали кого-либо из помещиков Костромской области. А если польский отряд разыскивал именно Михаила Феодровича Романова, то значит на это была какая-то особенная причина – в данном случае стремление избавиться от несомненного кандидата на царский престол Великой России”.74

Судя по всему, в планах Н.Н. Виноградова было создание большого труда о Сусанине. К сожалению, этому труду не суждено было появиться: началась революция, надолго сделавшая изыскания о Сусанине и споры историков о нём неактуальными. Даже цикл “Об Иване Сусанине”, опубликованный всего лишь за год с небольшим до революции, по сути, так и не успел стать фактом исторической науки.