При каких обстоятельствах был убит Сусанин?

Н.И. Костомаров, считавший, что Михаил зимой 1612-1613 гг. жил не в Домнине, а в Костроме, допускал, что Иван Сусанин, даже и не зная о пребывании Михаила в Костроме, “ по слепой преданности к своему боярину, не хотел ни в коем случае сказать о нём”.12 Совсем исключать такой вариант, конечно, нельзя. Однако, вряд ли бы стал Сусанин скрывать, что сын Филарета находится в Костроме – об этом он мог сказать смело, и поляки в таком случае остались бы, по выражению того же Костомарова, в положении лисицы, взирающей на недоступный ей виноград. Вероятнее, что Сусанин не хотел сказать о том, что мать и сын Романовы уехали на Унжу. Очень может быть, что, покидая Домнино, Марфа Ивановна из предосторожности могла сказать, куда они едут дальше, только своему приказчику.

Не в этом ли разгадка того, что смущало почти всех, писавших о Сусанине, – почему поляки хотели узнать о местонахождении Михаила у одного лишь Сусанина, словно тот жил в безлюдной пустыне? Именно поэтому и в преданьях, и в литературе Сусанин обычно попадался полякам один или на дороге, или в лесу. Стараясь, видимо, объяснить этот факт, А.Д. Домнинский, как мы помним, полагал, что в начале XVII века крестьян в Домнине не было и что Сусанин жил в усадьбе чуть ли не один. Ярче всех это недоумение – толкуя его, разумеется, в пользу своей точки зрения – выразил Н.И. Костомаров, заметивший: “Но разве была возможность, чтобы в помещичьей усадьбе тогдашнего знатного боярина был всего-навсего один человек…”13 И он совершенно прав: ведь даже если бы в Домнине в 1612-1613 гг. не проживали крестьяне, то должны были жить дворовые, церковный причт; в любом случае – пусть небольшая, но группа людей, а не один только Сусанин.

Развивая эту мысль, Н.И. Костомаров писал дальше: “Если при этом (при пытках Сусанина – Н.З.) были и другие, то воры (т.е. русские разбойники, которые, по мнению историка, пытали Сусанина – Н.З.) и тех бы начали пытать и либо их, также, как Сусанина, замучили бы досмерти, либо добились бы от них, где находится царь. А если воры поймали его одного, тогда одному Богу оставалось известным за что его умучили. Если бы вообще были такие воры, которые приходили в Костромской уезд с решимостью сделать какую-нибудь пакость Михаилу Федоровичу, то как же бы они ограничились одним Сусаниным? Одного крестьянина спросили; тот им не сказал, они его замучили и тем дело кончилось; и ушли себе с миром! Думаем, что те, которые бы затевали что-нибудь подобное, не удовольствовались бы только этим, они допрашивали бы не одного, а десять, двадцать таких Сусаниных…”14

Возражая Костомарову, С.М. Соловьёв писал: “Что касается до вопроса, кто видел, как пытали Сусанина? то на него может быть множество удовлетворительных ответов. Известны обычные приёмы шаек подобных той, которая напала на Сусанина: узнать, кто знает о том, что нужно разбойникам, и потом пытать знатока, а другие, которые сами указали на него, стоят или лежат полумёртвые от страха”.15 Подтверждение словам С.М. Соловьёва мы находим в очень интересном и недостаточно изученном источнике – указе императрицы Анны Ивановны от 1731 года, где почти дословно повторено не дошедшее до нас прошение праправнука Сусанина, Ивана Лукьяновича Сабинина (подробнее этот документ будет рассматриваться ниже), в котором говорилось, что в то время, когда Михаил и его мать находились в селе Домнине, “приходили польские и литовские люди, поимав многих языков, пытали и расспрашивали про него, великого государя, которые языки сказали им, что великий государь имеетца во оном селе Домнине и в то время прадед ево онаго села Домнина крестьянин Иван Сусанин взят оными польскими людьми…”.16

Согласимся, что описанное в этом отрывке выглядит весьма правдоподобно. Любой польский отряд, идущий в Домнино и не располагавший, естественно, местными топографическими картами, будет вынужден периодически брать “языков” (военный термин, хорошо понятный до сих пор) среди местного населения, в том числе, вероятно, и уже в самой вотчине Марфы Ивановны.

Попробуем теперь восстановить предполагаемую картину событий. Итак, проведя в Домнине какое-то непродолжительное время, Марфа Ивановна и Михаил уезжают в Макариев монастырь на Унжу. Вскоре в Домнино входят ищущие Михаила “польские и литовские люди”. Убедившись, что того, кто им нужен, в селе нет, они приступают с допросом к Ивану Сусанину – как приказчику, обязанному знать, куда уехали его господа. Согласно грамоте 1619 года, Сусанин отказался отвечать и был подвергнут жестоким пыткам. Отрицавший “политические цели” мучителей Сусанина Н.И. Костомаров, как мы помним, писал, вопреки чёткому указанию царской грамоты, что неизвестно, за что именно мучили Сусанина. М.П. Погодин был, видимо, совершенно прав, когда возмущённо заметил по этому поводу: “В грамоте, видите, не сказано, зачем поляки спрашивали о Михаиле, пытали и мучили Сусанина! Не найдёт ли г. Костомаров в доступных для него источниках известия, что поляки пытали и мучили Сусанина, желая узнать местопребывание вновь избранного царя русского для того, чтобы поцеловаться с ним?”17

Что было потом? Если бы в наших руках была только грамота 1619 года, то можно было бы полагать, что, несмотря на пытки, Сусанин ничего не сказал полякам и те убили его на глазах домнинцев. Однако, дело обстоит не так просто.

В преданиях о Сусанине, при всех их различиях в деталях, часто говорится о болоте, по которому Сусанин вёл поляков. Обычно и местом гибели Сусанина называется это же болото. Да и сам подвиг легендарного крестьянина, как традиционно считается, состоит в том, что он завёл поляков то ли в болото, то ли в лесную чащу. Н.И. Костомаров от души – и в целом совершенно справедливо – поиздевался над различными описаниями подвига Сусанина, в том числе и о вождении им поляков по болоту. Поставив под сомнение эту часть сусанинского подвига, Н.И. Костомаров, ссылаясь на грамоту 1619 года, писал: “Есть ли в грамоте что-нибудь похожее на то, что Сусанин был вожем (проводником – Н.З.) прибывших поляков? Нет ни следа. Там говорится только, что польские и литовские люди поймали Сусанина и стали пытать, допрашивая, где Михаил. Он не сказал им и был замучен. Уместна ли при этом сказка о том, что он взялся их вести? Зашедши в Костромской уезд, польские и литовские люди не знали, где Михаил, следовательно и не могли нуждаться в воже: им нужно было прежде узнать, где тот, кого им нужно, а потом уже искать туда пути. Так в грамоте и стоит: Сусанин погиб за то, что не сказал полякам, где царь, следовательно, не мог вести их …”18

В грамоте 1619 года, действительно, нет ни малейшего намёка на то, при каких обстоятельствах и где именно погиб Сусанин. Однако, вождение по болотам или лесным чащам не выдумано книжниками XIX века, как полагал Н.И. Костомаров. Впервые в дошедших до нас источниках об этом говорится в упоминавшемся выше указе Анны Ивановны 1731 года. Предыстория появления этого указа такова. В начале 1731 года праправнук Сусанина, Иван Лукьянович Сабинин, столкнувшись с трудностями при подтверждении своих льгот, положенных ему как потомку Сусанина (об этих льготах подробнее будет ниже), подал прошение на имя новой императрицы Анны Ивановны, в котором подробно напомнил о подвиге своего предка. Само прошение до нас не дошло, но, по традиции, главная его часть была повторена в тексте императорского указа, подтверждающего право сусанинского праправнука на льготы.

Приведём тот фрагмент указа, в котором излагается “историческая” часть прошения И.Л. Сабинина: “… во прошлом во 121 году (7121-м, или 1612-1613гг.– Н.З.) приходил из Москвы из осад на Кострому блаженныя и вечныя достойныя памяти великий государь и великий князь Михайло Феодорович, с матерью своею с великою государынею инокинею Марфою Ивановною и были в Костромском уезде в дворцовом селе Домнине в которую бытность их Величества в селе Домнине приходили польские и литовские люди поимав многих языков пытали и расспрашивали про него великого государя, которые языки сказали им, что великий государь имеетца в оном селе Домнине и в то время прадед ево онаго села Домнина крестьянин Иван Сусанин взят оными польскими людьми, а деда их Богдана Сабинина, а своего зятя оной Сусанин отпустил в село Домнино с вестью к великому государю чтобы великий государь шёл на Кострому в Ипацкий монастырь для того что польские и литовские люди до села Домнина доходят да он польских людей оной прадед его от села Домнина отвёл и про великого государя не сказал и за то в селе Исупове прадеда ево пытали разными немерными пытками и посадя на столб изрубили в мелкие части за которое мучение и смерть онаго прадеда даны деду Богдану Сабинину государевы жалованные грамоты …”19

Так что, как видим, традиционная картина подвига и гибели Сусанина, отдавшего “жизнь за царя”, повторенная многими авторами XIX-XX веков, вполне присутствует уже в прошении И.Л. Сабинина. Насколько мы можем доверять изложенным в ней сведениям? Прежде всего, отметим, что И.Л. Сабинин называет в прошении Богдана Собинина своим дедом, а Ивана Сусанина – прадедом, в то время как из генеалогической схемы сусанинских потомков, составленной Н.Н. Виноградовым, следует, что на самом деле Богдан Собинин приходится И.Л. Сабинину прадедом, а Иван Сусанин, соответственно, – прапрадедом.20 (Вряд ли Иван Лукьянович не знал истинной степени своего родства с обоими предками, почему же он тогда на поколение “приблизил” себя к ним? Опасался отказа в подтверждении своих прав?)

Теперь по самому прошению. Безусловно, что при написании его была использована хранившаяся у потомков Сусанина царская грамота 1619 года, однако основная часть прошения восходит к каким-то иным источникам – по-видимому, и к письменным, и к устным. Отдельные факты в прошении точно соответствуют действительности – например, сообщение о том, что Марфа Ивановна и Михаил Федорович прибыли “из Москвы из осад на Кострому”. Уже писалось, что весьма реалистичным выглядит и упоминание о “языках”, которых брали искавшие Домнино поляки. Однако большая часть фактов, приведённых в прошении, не соответствует ситуации 1612 - 1613 гг. и дана задним числом – это и наименование Домнина дворцовым селом, в то время как таковым Домнино стало лишь с воцарением Михаила, и то, что Богдан Собинин должен был направить сына Марфы Ивановны не куда-нибудь, а именно в Ипатьевский монастырь. Безусловно, что в прошении, по меньшей мере, сильно преувеличена роль зятя Сусанина, Богдана Собинина, поэтому рассмотрим вопрос о Собинине более подробно.

К вопросу о роли Богдана Собинина

Как мы помним, грамота 1619 года, выданная на имя зятя Сусанина, ничего не говорит о том, что Собинин был как-то причастен к подвигу своего тестя. Традиция считать, что Сусанин послал зятя предупредить Михаила о грозящей опасности, безусловно, пошла в исторической литературе от императорского указа 1731 года. Первым из историков написал об этом в своей книге по истории Костромы, вышедшей в 1840 году, князь А.Д.  Козловский, 21 после чего такая трактовка роли Богдана Собинина в сусанинской истории стала традиционной. Скептик Н.И. Костомаров – которому, заметим, было неизвестно прошение 1731 года, – отнёс известие о причастности зятя Сусанина к разряду мифов, представив при этом Собинина в не очень приглядном виде. Историк писал: “…зять Сусанина воспользовался им (убиством тестя – Н.З.) и выпросил себе обельную грамоту. Путь, избранный им, видим. Он обратился к мягкому сердцу старушки (Марфы Ивановны – Н.З.), а она попросила сына. Сын, разумеется, не отказал заступничеству матери”.22

С.М. Соловьёв совершенно справедливо выступил в защиту Собинина, возразив Костомарову: “Не знаем, можно ли позволять себе такие вещи, не имея ясных улик из источников, на основании только некоторых соображений, которые не держатся при первом серьёзном взгляде на дело. Сабинин, по словам Костомарова, обратился к мягкому сердцу старушки; но автор забывает, что в это время была уже не одна старушка, что уже приехал старец, вовсе не отличавшийся мягким сердцем, Филарет Никитич, который взял правление в свои твёрдые руки”.23

Данная полемика, однако, не имеет отношения к вопросу о роли Богдана Собинина в событиях, связанных с гибелью Ивана Сусанина. Гораздо более важным представляется нам другое замечание Костомарова: “Зять настоящего выпросил грамоту для себя за услугу тестя: уж, конечно, если бы он сам участвовал в этих услугах, то в грамоте упомянулось бы о нём”.24 Правоту Н.И. Костомарова – несмотря на явно недопустимую пренебрежительность его тона – в данном случае нельзя не признать, и, судя по всему, Богдан Собинин, действительно, никаким образом в сусанинском подвиге не участвовал.

Откуда же пошло представление о его причастности? От Ивана Лукьяновича Сабинина? Однако сомнительно, чтобы праправнук Сусанина в своём прошении сознательно исказил картину событий более чем столетней давности (хотя, конечно, нельзя совсем исключить вероятность того, что и он внёс свою лепту в преувеличение роли Богдана Собинина, своего прадеда по мужской линии). Памятуя слова С.М. Соловьёва о неимении ясных улик, не будем бездоказательно подозревать И.Л. Сабинина, в своём прошении отразившем, видимо, сложившееся среди потомков Сусанина представление о подвиге Ивана Сусанина и его зятя. Подлинная картина гибели Сусанина при всём её трагизме, по-видимому, не обладала нужным драматическим эффектом, поэтому в сознании его потомков и возникает своя картина, в которой элементы исторической правды обильно перемешаны с вымыслом – и вот Михаил, уже избранный царём, живёт в Домнине; а раз грамота 1619 года была дана “Богдашке Собинину”, прямому предку всех потомков Сусанина по мужской линии, то не мог же он быть в стороне от этих событий – и вот воображение потомков посылает его к царю с вестью о грозящей опасности. В действительности же Богдан Собинин, судя по всему, к подвигу своего тестя никоим образом причастен не был (в противном случае об этом обязательно было бы сказано в грамоте 1619 года).

Но если причастность зятя к подвигу Сусанина, безусловно, является вымыслом, народной легендой, то не является ли легендой и указание (в прошении) о гибели Сусанина в селе Исупове?