В эпоху реформ: величие и нигилизм

В разгар столь неудачной для России Крымской войны в Петербурге 18 февраля 1855 года скончался император Николай I. На царский престол взошёл его сын Александр II. Унизительное поражение, понесённое в Крымской войне нашей страной, руководство которой, находясь под впечатлением прежних побед (главным образом победы в Отечественной войне 1812 года), привыкло считать Россию почти что непобедимой, дало возможность новому царю начать реформирование огромной страны. В отставку было отправлено огромное количество сановников николаевского времени, помилованы и возвращены из Сибири оставшиеся в живых декабристы, небывало ослаблен гнёт цензуры, и в газетах и журналах вначале понемногу и робко, а затем всё активней и уверенней стали обсуждаться самые больные проблемы России. Приближалось время великих реформ – реформы крестьянской, судебной, городской, земской и др. В стране происходила подлинная революция “сверху”. Многие из идей и кумиров прошлых лет уходили в тот период в тень, однако как уваровская теория официальной народности по-прежнему оставалась основой государственной идеологии, так и один из её главных героев – Иван Сусанин, – как и прежде, оставался бесспорным героем России.

Очередное подтверждение тому произошло именно в это переломное время. Как известно, в конце 50-х годов началась подготовка к приходящемуся на 1862 год тысячелетию российского государства, отсчёт лет которому традиционно вёлся от полулегендарного призвания в 862 году новгородцами варяжского князя Рюрика. Столь важный юбилей было решено отметить сооружением в Новгороде величественного монумента “Тысячелетие России”, чьим автором стал победивший на особом конкурсе в ноябре 1859 года молодой скульптор М.О. Микешин. На нижнем ярусе монумента, напоминающего собой огромный колокол, решили поместить круглый фриз со 109 горельефными изображениями наиболее выдающихся россиян. Среди этой сотни избранных находилась и фигура умирающего Сусанина.

Отбор фигур для фриза на нижнем ярусе был, конечно, делом ответственным и нелёгким. За помощью М.О. Микешин обратился к ряду видных деятелей культуры, историкам и литераторам: Ф.И. Буслаеву, К.И. Бестужеву-Рюмину, М.П. Погодину, Н.И. Костомарову, И.А. Гончарову, И.С.Тургеневу, А.Н. Майкову и др.1 Естественно, что отбор героев русской истории происходил в страстных спорах – их активным участником был и недавно освобождённый из саратовской ссылки профессор Петербургского университета Н.И. Костомаров. Неожиданным реультатом этих споров явилась написанная вскоре Н.И. Костомаровым статья об Иване Сусанине, в которой известный историк впервые поставил под сомнение традиционную версию сусанинского подвига (подробнее об этом – чуть ниже).

8 сентября 1862 года воздвигнутый в центре Новгородского кремля памятник “Тысячелетие России”, в присутствии Александра II, под гром артиллерийского салюта и звон колоколов Софийского собора, был торжественно открыт. Среди других скульптур его нижнего кругового фриза заметно выделялась и фигура умирающего Сусанина… Однако Сусанин оставался признанным официальным героем не только в силу традиции. В сохранении его значения вновь, как и раньше, активную роль сыграл “польский фактор”. В разгар перемен в России польские патриоты, посчитав, что их время пришло, подняли в январе 1863 года в Царстве Польском новое большое восстание, требуя восстановления независимой Польши в её старых границах – до Западной Двины и Днепра. Жестокое подавление этого восстания дало, как и прежде, очередному витку возвеличения Сусанина новый стимул.

Но прежним – как при покойном Николае I – культ Сусанина в новой, вставшей на путь огромных перемен России уже быть не мог. Как уже писалось, казённый сусанинский культ не мог не порождать и непременного спутника любого такого культа – нигилистического отношения к его объекту, в данном случае – к Сусанину. Естественно, что в прежние времена подобное отношение могло существовать только подспудно, в новую же эпоху, в период переоценки многих ценностей прошлого, оно заметно усилилось. Ярким примером этого может служить одно из мест в переписке В.В. Стасова и М.А. Балакирева.

21 марта 1861 года – т.е. в самые первые дни после объявления Манифеста от 19 февраля 1861 года, провозгласившего отмену крепостного права, – В.В. Стасов, критик и искусствовед, один из “властителей дум” того времени, писал композитору М.А. Балакиреву. Коснувшись оперы “Жизнь за царя”, В.В. Стасов заметил: “Никто, быть может, не сделал такого бесчестия нашему народу, как Глинка, выставив посредством гениальной музыки на вечные времена русским героем подлого холопа Сусанина, верного, как собака, ограниченного как сова или глухой тетерев, и жертвующего собой для спасения мальчишки, которого не за что любить, которого спасать вовсе не следовало и которого он даже, кажется, и в глаза не видывал. Это – апотеоза русской скотины московского типа и московской эпохи”2 .

Конечно, в оправдание В.В. Стасову можно сказать, что подобное отношение – результат официозного сусанинского культа, но тем не менее, поражаешься, как мог В.В. Стасов, пусть и в частном письме, написать столь ужасные слова. Но они – отражение настроений, существовавших у определённой части тогдашнего образованного общества, среди радикальной молодёжи.

Ответ М.А. Балакирева критику был несравненно более разумным. Глава “могучей кучки” писал: “Чуть не забыл сделать Вам одно возражение на одну их фраз Ваших. Вы говорите, что Сусанин не должен был спасать Михаила. Нет! Его надо было спасти, лучше московское царство, чем польское иго <…>  если бы нас поляки покорили, нам был бы вечный капут, всё обратилось бы в католичество, заговорило бы по-польски и тогда прощай Русь, она бы никогда не воскресла бы больше.

Михаил был идиот, но лучше что-нибудь, чем ничего…”3

Впрочем, спор В.В. Стасова и М.А. Балакирева как бы предвещал грядущие яростные споры вокруг личности и подвига Сусанина, о которых не могло быть и речи совсем недавно. В это же переломное время – в конце 50-х годов – небывалая гроза разразилась и над потомками Сусанина – коробовскими белопашцами.